Избранные стихотворения Егора Верюжского
Зачем об этом говорить?
Не надо, право...
Нас разговор связал, как нить,
как переправа.
Он нас оплел и спеленал,
как паутина,
и осудил нас на финал -
по горло тина...
Молчанья вексель разменяв
на мелочь - звуки,
словами тешимся, не вняв
безмолвья фуге.
Словесный месим чернозем -
и нет печали...
О, если б раз, но обо всем
мы помолчали...
октябрь 1992
Язык - междометья да ижицы,
Солнце мельчает до свечки,
гигант-фолиант теперь книжица,
личность свелась к человечкам.
Людишки истошно ничтожные
(ничтожны ведь смерть или роды)
кичатся умишками... Тоже мне -
царечки убогой природы.
Замызганные добродетели
в потных зажав кулаченках
снуете, незваные дети
Шариковых или Чонкиных.
Весь мир обслюнявили ручками.
Обклеили все ярлычками:
залатанный китель - поручику,
а ладан - в обитель с дьячками.
Пусть бирками определенное,
ничтожество спесью брызжет...
А я сквозь аллею с кленами
нес сердца распухшую грыжу.
Я не для того, чтоб ненужными
хвастать страстями, а, просто,
мне необходимо за ужином
с Богом померяться ростом.
И если б он жил, а не умер,
стащил бы за пейсики с трона!..
Молитвы похожи на зуммер
отключенного телефона.
* * * * * * * * *
Тесно в вашем кругозоре,
в цепком неводе имен:
каждый третий - опозорен,
каждый первый - заклеймен.
В обывательский гроб быта
несся смех моих мотыг.
Люциферовым копытом
врезал я судьбе под дых.
Сгинь, Вселенная - мне тесно!
Лезу к Солнцу по лучу:
или я светило тресну,
или в морду получу.
Пусть в Бастилии я не был,
но орет в душе де Сад:
"Я хотел бы трахнуть небо
в широченный синий зад".
июнь 1995
Ты видишь сотни разных лиц,
а поверх - паутину боли.
Ты видишь свой Аустерлиц,
но ты бредешь на это поле.
Ты даже там, где нет огня,
пронес лелея это пламя.
Шагал на цыпочках по дням.
Ты - та коса, что ищет камень.
Ты видел тысячи эпох
на дне граненого стакана.
И ты забыл бы, если б смог,
те запахи марихуаны.
Закрой глаза - увидишь сон.
Открой глаза - повсюду стены.
Лишь сдохший вовремя спасен:
ему плевать, что труп разденут.
Что память пустят по рукам
до слез охочие потомки.
Что расшвыряют дуракам
твой мир - мираж больной и ломкий.
Пустынной зале сунув шиш,
прочтет суфлер сценарий рваный.
Ты путь нелепый завершишь
сквозь запахи марихуаны.
Я не судья, не адвокат.
Мне не помочь тебе найти лаз.
На эшафоте пол покат,
чтоб дольше голова катилась.
Станцует ярмарочный шут
вокруг твоей последней сцены.
Партер и клоуны заржут:
на шутки низко пали цены!
...А я стираю старый грим,
гримасу пьяной игуаны.
Мы с зеркалами говорим
сквозь запахи марихуаны.
октябрь 1997
Нет на Земле одинаковых глаз.
Уж поверь мне!
Помнишь, играл обезглаженный класс
туш под дверью.
Падал на вшивую паперть крест ниц.
Очи, где вы?
Вяжут на ощупь ковры из ресниц
ночью девы.
В люльках смешался младенцев
набор -
только кишки.
Сделать авансом сестренке аборт -
долг мальчишки.
Спрячь свое чадо - исчадье нутра -
даже в угли.
Спрячь, заключая пари "До утра
доживут ли?"
Кушай, пока не увидишь на дне
ногти с мясом.
Скучно, пока не пройдут по родне
кто где плясом.
Туш отыграл обезглаженный класс,
но теперь лишь.
Нет на Земле одинаковых глаз...
Что, не веришь???
декабрь 1995
"Костлявые дети играют с котенком -
облезлый комочек скулит без глазенок.
Девчушка с паяльником уха краюху
приплавила мамочке к рваному брюху".
(Из детской страшилки)
Мне снится сюжет недоношенной
песни:
горбатые рифмы, которым жить
вместе,
уродливых образов сиплые стаи...
Я гранки предчувствия нервно
листаю.
Мне снится глазница ослепшего неба,
где солнца зрачок от рождения не был.
Тьма льется за шиворот, в ноздри и в уши...
А крик мой все глуше, и глуше, и глуше.
Кичливые призраки злых поколений,
вломившись из бреда, талдычат о
лени.
Повсюду снуют студенистые пальцы,
сцепившись в навязчивом траурном
вальсе.
Изрытые оспой лет стены все ближе,
язык потолка штукатуркой лоб лижет.
Стянулась Вселенная, выдавив разом
из тюбика тела растоптанный разум.
Я схожу с ума!
Мне снятся проспекты со струпьями
пепла,
где встарь ненасытное пламя
окрепло.
В руинах - сиамские микроцефалы :
в пылу опьяненья их смерть
прозевала.
В сопящих кострищах, на углях - скелеты.
Паленое мясо. Осеннее лето.
Эрзац откровений в безумия призме.
Я чту кабалистику каннибализма!
Пустились по кругу, хихикая едко,
на культях безногие марионетки,
обрубками рук завернув в полотенца
останки орды нерожденных
младенцев.
Разводами света из лампочки - клизмы
заляпана цепкая маска садизма.
Во фраке пред зеркалом, все чин по чину,
сдираю осколками клочья личины.
Я схожу с ума!
Мне снится раздавленный голубь на
блюде,
а рядом роятся жужжащие люди.
Заходится повар, синея от астмы,
вкусив из кастрюль разложенья
миазмы.
Распухший, червивый, висит негр на вилах -
не призванный Богом Христос некрофилов.
Сползает на челюсти лобик пологий.
Гниет на глазах каталог патологий.
Несусь наобум в лабиринт
сновидений.
Пощечина света, затем снова тени.
Гробы абортируют Сотсирха наци.
Шабашат исчадия галлюцинаций.
Кричат: "Суицид должен жизнью караться!"
А я раздирал кандалы декораций.
Из чучела мира рвал клочьями вату.
Я - проклятый Бог, я - стреноженный Фатум.
Я схожу с ума!
июнь 1994
Пусть скажут обо мне, что я -
подлец.
Пусть говорят о том, что я - подонок,
что я в карман к незрячему полез,
что я на деле жлоб, лишь видом тонок.
Пусть вязнут в непроветренном
белье,
голодный взгляд насытит грязи
ворох.
Пусть разнесут дерьмо на двести лье
и обсосут его в досужих спорах.
Пусть брызжут передержанной
слюной.
Пусть копят перья, ненависть и сажу.
Пусть серость проклинает: "Он -
иной!"...
Страшнее - если ничего не скажут.
апрель 1994
Не сравнивайте меня с Бродским,
с Ахматовой и Мандельштамом
за то, что повадился броскими
проституировать штампами.
За то, что пытался навылет
толпу продырявливать песней.
...Увы, корифеи навыли,
а вы туда по уши влезли.
И мне ли к вам красться поэтом,
расшаркиваясь в каждом такте,
влюблено сюсюкать "про это",
хромая на стоптанный дактиль?
Вам льстит расписная ложь юга?
Копайтесь в Омаре Хайяме!
Поэзия - гордая шлюха
в реальности выгребной яме.
Чем можно пронять вас? Зажили
душонки трясинами спеси.
Про корчи на образа шиле,
про мертворождаемость песен,
про сати культур в склоке рас,
про жженье пенькового ворота -
про все это было не раз
в века горлопанами ворото.
Чем можно пронять вас, когда
поэтами ясность залапана?
Я в вас циркулирую да
сметаю рассудочность клапанов.
Я свесился из тишины,
ворочаясь в ней языкасто.
Безмолвием поражены
и вы, и стихов ваших каста!
Скукожились в миг
рифмы-множители,
поэтишек век шел на убыль...
Вы себя, как я, вывернуть можете ли,
чтобы были одни сплошные зубы?!
ноябрь 1995
Смешно?!
Смешно, как может быть смешна
только сама жизнь.
Смешна и несуразна.
Нелепа, как придурковатая нищенка,
неутомимо пляшущая
перед усталыми взглядами
прохожих.
А они идут и идут мимо,
пряча глаза
в глубоких воротниках,
в рассерженных прическах,
да в тусклых рамках лиц.
А где-то их уже ожидают
холодные шпалы,
обрывистые этажи
и подмигивающие лезвия.
Почувствуй гармонию раздавленного
голубя!
Стань фрагментом на полотнище
безумного сюрреалиста!
Вскрой!
Растворись в неугомонном
круговороте!
Или, наоборот -
забейся в себя,
заройся в теплое мясо
ненасытного либидо.
Ты и они.
Ты или они.
Ты вопреки им.
Да-да,
нет-нет.
Вращая барабан противоречий,
прошепчи бородатый анекдот
из одного слова
"Жизнь".
Что, смешно?!
Да не смешнее, чем дверь,
за которой то ли зеркало,
то ли портрет,
перечеркнутый зарубкой
последнего смеха.
...Если камни не летят -
значит ли это, что они - за пазухой?
ноябрь 1996
- Христос воскрес!
- Ай да Христос, ай да сукин сын!!!
Ладонь стены растрескалась от
ветра,
сухого ветра выжженных времен.
Где жизни трещина длиной полметра
змеится, там иконой дом клеймен.
В бойнице нимба - жизни ни клочка.
Зашторенные амбразуры глаз.
Но взгляда ключ сквозь скважину
зрачка
пробился, отпер этот бурый лаз.
Разверзлась пропасть, и зрачка
петля
меня втянула сквозь ресниц оскал
в желудок глаза, в прошлое и для
того, чтоб я кривой свой крест
таскал.
Я видел язвы праведных костров
и пепла плеши с перхотью углей.
В стене листа пробиты окна строф
во славу и во имя "Не убей!".
О, инквизиция! Лохмотья щек,
в провале рта - огрызок языка.
Гестапо церкви, полицай-дьячек,
в кишках темницы - первые ЗК.
Лакала смерть из мутной лужи дней.
Тех, кто не смог колена преклонить -
петлею крестит. На алтарь из пней
ложится жертва, но поблекла нить,
что держит нас. Я выпал из глазины
немого идола. Лежу, сипя...
А с образов взирают образины,
портретом Грэя выдают себя.
апрель 1992
Алексею Комащенко
По нити жизни сделан новый шаг...
А стрелки осыпают прах секунд,
тех, что часы ленивые секут.
О, Поступь Времени - она давно в
ушах.
Скорбеть по дням ушедшим - право
вдов.
Лови звезду! Что, звезд не видно?
Жаль...
Тогда сдирай с небес тумана шаль,
закинув в небо невод проводов.
По нити жизни продолжай езду,
пока мечтой окрашен горизонт,
туда, где воплотишь свой главный
сон.
Я верю... А пока - лови звезду!
январь 1992
Мне острым скальпелем
воспоминаний
врач-Память сделал вскрытие души,
а медсестра-Забвенье гонит маний
химеры из сознания глуши.
Трясина жара вяжет крылья пыла...
Я от вопроса этого оглох:
"Что тяжелее - помнить то, что
было,
или казниться тем, что быть
могло?"
июнь 1992
Мы пришли слишком поздно на
омытую временем сцену,
жмемся к пыльным кулисам и вдыхаем
с трухой нафталин.
Торгаши от Фортуны предлагают
почти за бесценок
место в потной массовке, растворяя
статистов в дали.
Мы пришли слишком поздно и, познав
маету на безролье,
из ненужных костюмов мы разводим
бесцельный костер.
Но чужие репризы мы сбиваясь
твердим, как пароли
в мир, очерченный рампой, где царит
Абсолютный Суфлер.
Мы пришли слишком поздно в
круговерть затянувшейся пьесы.
Хаотичность сюжета - это средство
припудрить изъян.
В неродившихся строчках отраженье
былого приестся.
Запоздалый прозаик выгребает
окурки из ям.
Мы пришли слишком поздно.
Лицемеры, погрязшие в фальши
неустанно вещают о божественной
цели пути...
На заплеванной сцене в глубине -
надпись "Выход", а дальше -
"Приходящий не вовремя - вовремя
должен уйти".
июнь 1994
Койки, матрасы, бой вшей.
Ржавчины едкий иней.
Нет на ладонях больше
линий.
Смазались слов сословья.
Стерлась грань "фиги" -
"фуги".
Шаркают в изголовье
звуки.
Пялишься в боли призму -
мир догорает где-то.
Матовый пляшет призрак
света.
Где ж этот мир бойкий ?!
Двери рванешь... Видишь?
Те же матрасы, койки...
Finish.
июнь 1994
Ты помнишь
о том лишь,
как мы детьми
считали дни
когда же
нам скажут,
что мы вольны
сигать с волны.
Был повод:
ты - молод,
а за душой -
пятак чужой.
А то что
тревожно
тебе - пустяк,
а мне - пусть стяг.
Сегодня
жизнь-сводня
за все дела
тебе дала
полцарства
ты стар стал.
А я, дурак,
полвека как...
Ты помнишь?
июнь 1995
Designed by Black George (c) 1998 |
Last Modify: 29 sep 1998 |